— Вы не правы, важно сказал он Гиббсу, не все, что с Востока, прекрасно. Восточный ветер не прекрасен. Я не люблю его. Я думаю, что силу и красоту, поэзию и веру Востока испортил для вас, англичан, восточный ветер.

Когда вы видите зеленое знамя, вы думаете не о зеленых лугах, а о восточном ветре. Если вы читаете о луноподобных гуриях, вы представляете себе не наши апельсиновые луны, а вашу луну, похожую на снежок…

Тут в беседу вступил новый голос. Хотя его не очень хорошо поняли, сказал он примерно следующее:

— Чего ж я буду ждать этого еврея в халате? Он пьет свое, а я свое. Пива, мисс.

Говоривший-то был высокий штукатур — оглядел аптеку, пытаясь отыскать незамужнюю особу, к которой так учтиво обратился, и, не найдя ее, выразил удивление.

Айвивуд посмотрел на него и окаменел, что было особенно заметно при его внешности. Но Дж. Ливсон каменеть не мог. Он вспомнил тот злосчастный вечер, когда столкнулся со «Старым кораблем» и открыл, что бедные-тоже люди, а потому переходят от вежливости к свирепости в необычайно короткий срок. За спиной штукатура он разглядел еще двоих, причем один увещевал другого, что всегда не к добру. Потом секретарь поднял взор и увидел самое страшное.

Стекло витрины заполнили всплошную человеческие лица. Он не мог их рассмотреть, уже темнело, а отсветы рубиновых и аметистовых шаров скорее мешали, чем помогали видеть. Но самые ближние прижали к стеклу носы, а дальних было больше, чем хотел бы Ливсон. Увидел он и шест у дверей, и квадратную доску. Что изображено на доске, он не видел, но в том и не нуждался.

Те, кто встречался с лордом Айвивудом в такие минуты, поняли бы, почему он занял столь высокое место в истории своего времени несмотря на ледяное лицо и дикие догмы. В нем были все благородные черты, обусловленные отсутствием, а не присутствием какого-то свойства. Нельсон ведал страх, он — не ведал. Поэтому его нельзя было удивить и он оставался собранным и холодным там, где другие теряли голову.

— Не скрою от вас, джентльмены, — сказал он, — что я этого ждал. Не скрою и того, что именно поэтому я отнимал время у мистера Крука. Толпу отгонять не надо. Лучше всего, если мистер Крук разместит ее в своей аптеке. Я хочу сообщить как можно скорее как можно большей толпе, что закон изменен и перелетному кабаку пришел конец. Входите! Входите и слушайте!

— Благодарим, — сказал человек, как-то связанный с автобусами и стоящий за штукатуром.

— Благодарствуйте, сэр, — сказал веселый и невысокий часовщик из Крайдона.

— Благодарю вас, — сказал растерянный клерк из Камберуэлла.

— Мерси, — сказал Дориан Уимпол, который нес большой сыр.

— Спасибо, — сказал капитан Дэлрой, который нес бочонок.

— Спасибо вам большое, — сказал Хэмфри Пэмп, который нес вывеску.

Боюсь, я не сумею передать, как выразила благодарность толпа. Но хотя в лавку вошло столько народу, что в ней не осталось места, Ливсон снова поднял мрачный взор и увидел мрачное зрелище. Внутри было много народу, но в окно глядело не меньше.

— Друзья мои, сказал Айвивуд, все шутки кончаются. Эта шутка так затянулась, что стала серьезной; и мы не могли бы сообщить честным гражданам о том, каков сейчас закон, если бы мне не довелось встретиться со столь представительным собранием. Не хотелось бы говорить, что я думаю о шутке, которую капитан Дэлрой и его друзья сыграли с вами. Но капитан Дэлрой согласится, что я не шучу.

— От всего сердца, — сказал Дэлрой серьезно и даже грустно. И прибавил, вздохнув:

— Как вы справедливо заметили, шутки мои кончились.

— Эту вывеску, — сказал Айвивуд, указывая на синий корабль, — можно пустить на дрова. Она больше не будет сбивать с толку приличных людей. Поймите это раз и навсегда, прежде, чем вам объяснят в полиции или в тюрьме. Новый закон вступил в действие. Эта вывеска ничего не значит. Она позволяет торговать спиртным не больше, чем фонарный столб.

— Как же это, хозяин? — сказал штукатур, что-то сообразивший. — Значит, я не могу выпить пива?

— Выпейте рому, — сказал Патрик.

— Капитан Дэлрой, — сказал лорд Айвивуд, — если вы дадите ему хоть каплю рому, вы нарушите закон и попадете в тюрьму.

— Вы уверены? — озабоченно спросил Дэлрой. — Я могу вывернуться.

— Уверен, — сказал Айвивуд. — Я дал полиции полномочия. Это дело кончится здесь, сейчас.

— Если они не дадут мне выпить, — сказал штукатур, я им шлемы проломлю, да. Почему мы не знаем ни про какие законы?

— Нельзя менять закон тайно, — сказал часовщик. — К черту новый закон!

— А какой он? — спросил клерк.

Лорд Айвивуд ответил ему с холодной учтивостью победителя:

— В поправке говорится, что спиртные напитки нельзя продавать даже с вывеской, если их не держали в помещении с ведома полиции хотя бы трое суток. Насколько я понимаю, капитан Дэлрой, ваш бочонок здесь трое суток не лежал. Приказываю вам закрыть его и убрать отсюда.

— Да, невинно отвечал Патрик, надо бы его подержать трое суток. Мы бы получше узнали друг друга. — И он благожелательно оглядел растущую толпу.

— Вы ничего подобного не сделаете, — с внезапной яростью сказал Айвивуд.

— И впрямь, — устало отвечал Патрик, — не сделаю. Выпью и пойду домой, как приличный человек.

— Полицейские арестуют вас! — вскричал Айвивуд.

— Никак вам не угодишь! — удивился Дэлрой. — Спасибо хоть за то, что вы так ясно объяснили закон. «Если их не держали в помещении с ведома полиции трое суток»… Теперь я запомню. Вы очень хорошо объясняете. Только одно вы упустили, меня не арестуют.

— Почему? — спросил аристократ, белый от гнева.

— Потому, — воскликнул Патрик Дэлрой, и голос его взмыл вверх, словно звук трубы, — потому что я не нарушу закона. Потому что спиртные напитки были здесь трое суток, да что там, три месяца! Потому, Филип Айвивуд, что это обычный кабак. Потому что человек за стойкой продает спиртное всем трусам и лицемерам, у которых достаточно денег, чтобы подкупить нечестного медика.

И он показал на склянки перед Гиббсом и Ливсоном.

— Что они пьют? — спросил он.

Гиббс поспешил было убрать склянку, но негодующий часовщик схватил ее первым и выпил.

— Виски, — сказал он и разбил склянку об пол.

— И верно! — взревел штукатур, хватая по бутыли каждой рукою. — Ну, повеселимся! Что там в красном шаре? Надо думать, портвейн. Тащи его, Билл!

Айвивуд обернулся к Круку и проговорил, едва шевеля губами:

— Это ложь.

— Это правда, — отвечал Крук, твердо глядя на него. — Не вы создали мир, не вам его переделать.

— Мир создан плохо, — сказал Айвивуд, и голос его был страшен. — Я переделаю его.

Он еще не кончил фразы, когда витрина разлетелась, разлетелись и цветные шары, словно небесные сферы треснули от кощунства. Сквозь разбитое окно ворвался рев, который страшнее, чем рев бури; крик, который слышали даже глухие короли; грозный голос человечества. По всей фешенебельной улице, усыпанной стеклом, кричала и ревела толпа. Реки золотых и пурпурных вин текли на мостовую.

— Идемте! — воскликнул Дэлрой, выбегая из аптеки с вывеской в руке.

Квудл, громко лая, бежал за ним, а Хэмфри с бочонком и Дориан с сыром поспевали, как могли.

— До свиданья, милорд, до встречи в вашем замке. Идемте, друзья. Не тратьте время, портя чужое добро. Нам пора идти.

— Куда? — спросил штукатур.

— В парламент, — отвечал капитан, возглавивший толпу.

Толпа обогнула два-три угла, и из глубины длинной улицы Дориан Уимпол, замыкавший шествие, увидел золотой циклопий глаз на башне святого Стефана — тот глаз, который он видел на фоне тихих предвечерних небес, когда и сон, и друг предали его. Далеко впереди, во главе процессии, виднелся шест с крестом и кораблем, и зычный голос пел:

Глава 23

Поход на Айвивуд

Порыв бури или орел свободы, внезапно вдохновляющий толпу, спустился на Лондон, несколько веков проведя за границей, где нередко витал над столицами. Почти невозможно установить тот миг, когда терпение становится невыносимей опасности. У истинных мятежей обычно бывают чисто символические, если не смешные причины.